Дмитрий Глуховский - Метро 2035

– ЧП – это на Театральной, да? – спросил Артем.

В телефоне нехотя проснулись.

– При чем тут Театральная? На Охотном ряду взрыв. До Полиса – один перегон. Надо выяснять, что…

– Охотный ряд – ерунда. Я только оттуда.

– Какого ты черта там…

– А вы… Вы про Театральную не знаете еще ничего? Про вторжение? Не доложили еще?

– Какое еще вторжение? Ты что несешь?

– Скажите, чтобы впустили меня. Я по телефону не буду. Вам – расскажу.

Стукнуло: Мельник положил трубку на стол. Донеслось, брошенное в сторону: «Анзор! Что там со Смоленкой? Выдвинулись они? Да, идем! Бери Летягу! За мной через минуту!»

Артем вцепился в разогретый пластик.

– Свято…

– Ладно. Давай старшего сюда. Через десять минут на Библиотеке.

Полис.

В московском метро были станции, жившие сыто. Немного – но имелось. В сравнении со станциями нищими, дикими или заброшенными они казались раем. Но в сравнении с Полисом оказывались свиным хлевом: сытым – правда.

Если у метро было сердце, сердце его было здесь: вот эти четыре станции – Боровицкая, Александровский сад, Библиотека имени Ленина и Арбатская, связанные сосудами переходов.

Только тут люди не хотели отказываться от того, чем были раньше. Зазнавшиеся университетские профессора, академики забубенных наук, глупые книжные люди, артисты любые, кроме площадных – на прочих станциях всем им было уготовано: жрать дерьмо. Никому они, избалованные лентяи, были не нужны. Их науки в новом мире ничего не объясняли, на их искусство ни у кого не хватало терпения. Или ступай грибы чисти, или туннели стереги. Можешь еще крутить педали, потому что в метро свет – это просто свет, а знаний тут каждому и без тебя хватает. И не говори слишком сложно, не пыжься, если не хочешь схлопотать.

Вот так – везде, кроме Полиса.

А в Полисе их как раз привечали. Подкармливали. Давали им себя почувствовать людьми: помыться, синяки подлечить. В метро многие старые слова теряли смысл, становились ореховой скорлупой с истлевшим в чернь ядром: например, культура. Слово есть, а раскусишь – гниль одна на языке и горечь. На ВДНХ так, на Красной Линии так, на Ганзе.

Но не в Полисе. Тут это слово еще сладким отдавало. Его тут и сосали, и грызли, и амбары полные запасали. Не грибами же едиными, в самом деле.

Станция метро Библиотека Ленина имела верхние выходы прямо в здание самой Великой Библиотеки, когда-то Российской государственной; и чтобы оттуда никто в метро не прорвался, выходы эти были давно и прочно замурованы, а попасть сюда можно было только через боровицкий вестибюль. Рядом совсем: поэтому Артем с провожатыми явился на Библиотеку Ленина еще раньше, чем десять минут Мельника истекли.

Библиотека Ленина была совсем старинной; будто метростроевцы ее не сами возвели, а при прокладке туннелей наткнулись в московской глине на древнюю усыпальницу чью-то и раскопали ее, приспособив для своих метростроевских нужд. Зал тут был для метро неподходящий: высоченные потолки, широкие своды, воздуха слишком много для пассажиров метро; строили и не боялись, что глиняная толща задавит эти своды, обрушит их. Новые станции почти все были спрятаны в узкие и низкие туннели, в панцирь из тюбингов, чтобы земля, сев на них, им хребет не сломала. Чтобы бомбы сверху не достали. А тут еще о красоте думали, когда строили; как будто она могла мир спасти.

Свет здесь горел ярчайший; полыхали все до единой лампы, белые шары под двухэтажной высоты потолком. Растрата, пир во время чумы: людям столько света без надобности. Но тут жгли его, не жалея – волшебство Полиса в том только и было, чтобы давать пришлым почувствовать себя хоть на денек, хоть на часик – в том, старом, канувшем мире.

И Артем тоже, как все: на секунду зажмурился, и на секунду купился.

А потом мелькнула перед глазами та картина из чужого сна, несбывшийся город наверху, почему-то напомнило. Отмахнулся от нее, отмахнулся от самолетов со стрекозиными крыльями. Хватит.

На станции был переполох.

Старички неряшливые и старушки с очками, толстыми, как лупы, сорокалетние студенты сгинувших институтов, женоподобные артисты всех мастей, брамины в халатах и с книгами под мышкой – вся эта милая вымирающая заумь – роились тревожно вдоль путей, вытягивая свои шеи, чтобы получше было видно черный квадрат туннеля, который вел к Охотному ряду. А ведь им спать бы уже: полночь на часах.

Квадрат дымился.

На его границе стояли часовые Красной Линии: до Библиотеки и сразу после нее шла ее территория, перегоны все к ней относились. Саму Библиотеку Ленина красные после войны с Ганзой обменяли на Площадь Революции.

– Что такое? Что там случилось у вас? – приставали зеваки к красноармейцам. – Что хоть рвануло-то? Теракт?

– Ничего не рвануло. Ситуация штатная. Вам показалось, – врали часовые, хотя дым из черного квадрата им легкие ел, так что врать нужно было сквозь кашель.

– Началось у них, наверное. Наконец-то и у них народ будет свободен, – убежденно твердил один очкарик другому, оставляя оловянных красноармейцев в покое.

– Надо их поддержать. Это наш долг! – говорила возбужденная дама в цыганской юбке, накинутой небрежно на широкую корму. – Пойду рисовать плакат солидарности. Не хотите присоединиться, Захар?

– Я знал, знал, что это будет. Но что так скоро! Кончилось терпение у русского человека! – тряс указательным пальцем долгобородый старичина.

– Вот вам и равенство. Вот вам и братство.

– Видите? А ведь не случайно именно на Охотном ряду в первую очередь! Все потому что мы тут рядом. Полис. Мягкая сила в действии, так сказать! Просто вот наше присутствие, наше культурное влияние! Сам наш пример! Демократические ценности на штыке не занесешь! А наш… Дух свободы, прошу прощения за пафос…

– Думаю, мы должны протянуть им руку. Открыть границу для беженцев. Устроить раздачу еды! – выступала женщина с начесом и драматическим вырезом. – У них там голодомор, я слышала. Жуть какая! Принесу-ка из дому печенье на всякий случай, как чувствовала ведь, когда вчера пекла.

– Не будет тут беженцев, – сказал им всем Артем. – И восстания там не будет. Ничего не будет. Подымит и пройдет.

– Откуда такая уверенность? – обиженно спросили у него.

Артем пожал плечами: как объяснить?

Но о нем уже забыли; все развернулись от дымного квадрата – к мостику, поднимающемуся под самый потолок над одним из путей.

Оттуда, с этого мостика, беззвучной лавиной скатывались затянутые в черное люди. На лицах – маски, на груди – кевлар, и вороненые каски с забралами поднятыми на головах; а в руках – семьдесят четвертые АК с глушителями.